Из интервью с Михаилом Трубчиком – интереснейшим человеком, служителем Божьим, который прошел очень сложный путь и через которого Господь достигал многих целей – вы узнаете уникальные факты истории Церкви и развития благовестия на территории бывшего Советского Союза во второй половине ХХ – начале ХХІ века.
Для начала, скажите, пожалуйста, ваше отчество!
(Смеется) я, когда из Якутии уезжал, мне все говорили, пятнадцать лет здесь прожил, а мы не знаем, как твое отчество. Все по имени звали.
Ну, а все-таки?
Павел звали моего отца.
А маму?
Маму – Настя, но я ее не помню. Смутно только, мне было 4,5 годика, когда она умерла. Нас у папы осталось семеро. Старшей было 9 лет, младшая родилась в тот же день, когда умерла мама по вине пьяных врачей.
И тогда я в детстве встретился с клеветой коммунистической. Статья в газете была, что баптисты собрались, врачей не позвали, умерла женщина. Хотя папа звонил в шесть часов утра, а они приехали только в 12 часов дня, нетрезвые… Вот это было плюсом, чтобы я в сторону христианства обращен был с самого раннего возраста. Чтобы я не был октябренком, пионером, тем более комсомольцем.
Вы жили не в самом Кобрине?
В деревне. Это 50 км. от Кобрина, Леликово. За нашим сараем через километра полтора была территория Украины. Так что я границу пересекал много раз с рогатой скотиной, которую выпасал на украинской земле (смеется).
Ваш отец был верующим. Как он вас воспитывал?
Ну, в нашем доме проходили собрания, часто у нас, не всегда, потому что менялись. Мы жили недалеко от центра деревни. Удобно было у нас собираться. С детства помню Пасхальные собрания, Рождественские, пение, ночные собрания. Слышал Слово Божье. В то, что Бог есть, конечно, верил с детства. Когда в школе учителя говорили, что Бога нет, я не верил им. Когда шел восемнадцатый год, я осознанно, осмысленно, читая Библию, решил посвятить себя Христу. У нас даже такого понятия, как покаяние не было. Мы – дети верующих родителей – вставали в собрании и говорили: «Братья и сестры, я хочу служить Богу». Можно сказать, с посвящения начиналось, а осознание греховности пришло уже позже. Поэтому, когда я посвятил себя Богу, я не нуждался во Христе, потому что я не пил, нее курил, не матерился. А потом уже, когда юношеские похоти начали обнаруживаться. Были, конечно, и сомнения в прощении, в любви Божьей. Познание Христа пришло потом уже.
Чем вы занимались после окончания школы?
После школы я поехал в Брест учиться на водителя. Полгода там жил, посещал церковь, но в основном я ездил в Кобрин или в деревню. Закончил учебу за полгода до армии, в молодежном хоре пел, иногда проповедовал. На молодежных общениях активным был. В моем сердце всегда была боль за неверующих. Бывало, что дом молитвы битком набит, а я на балкончике с молодежью. Если я видел, что кто-то новый появлялся, то я всегда старался к этому человеку пробиться, чтоб побеседовать. И молодёжь критиковал, если они не подходили к таким людям. А если они не знали, о чем говорить, то я говорил: «Задержали бы, пока я подойду».
А о чем беседовали с новым человеком?
Такое спросишь, как будто я помню! Наверное, доказывал, что Бог есть. Потому что если мы в автобусах ездили и проповедовали, то обычно все говорили, что Бога нет и первое, что нужно было – это доказывать, что Бог есть, опровергать теорию эволюции. У меня не сохранилось в памяти, о чем я говорил, но мне хотелось, чтобы они уверовали в Бога.
В армию вас забрали на Дальний Восток, почему?
Мой двоюродный брат, его отец был пастором, пришел из армии и как-то в общении сказал, что когда его забирали в армию в 18 лет, то он ничего не понимал. А сейчас, пройдя службу, он понял, что если бы его теперь забирали в армию, то он отказался бы от присяги. И это было толчком для меня, чтоб подумать. В восемнадцать, я еще не был готов к такому решению. Но из-за того, что я учился на водителя, меня на год позже забрали. И я уже осмыслил, никто меня этому не учил, это было учением Христа «не клянись никакой клятвой», и пониманием, что у меня врагов нет, что у моего Господа нет врагов. Против кого мне воевать? Это было осмысленно, осознано и в военкомате об этом знали, ну, и в документах, сопровождающих было написано: «баптист». Не знаю, как у всех, но у меня военном билете до сих пор сохранились записи «баптист» в нескольких местах.
У вас была цель не брать в руки оружие?
В руки оружие я взял. Моего брата Василия забрали на полгода раньше, он попал в Хабаровск, меня сначала тоже привезли в Хабаровск. У меня был стаж водительский, а в армии такие солдаты пользуются спросом. Меня хотели сразу взять, чтобы возить генерала, но, когда увидели мои документы, и узнали, что я отказываюсь от присяги, то попугали меня немножко и отправили западнее, в Биробиджан. Началась служба в мотострелковом полку. Это пехота приграничная, там Китай рядом. Я взял автомат и получаю от брата письмо, в котором он советовал, если от присяги отказался, то не брать в руки оружие, потому что он взял и его там допекают: «Зачем же ты учишься стрелять? Против кого, против советской власти?» Я понял, что если я отказался от присяги, зачем мне это оружие? Я подумал, что это логично и в следующий раз, когда была тревога, каждый должен был взять свой автомат, то мой автомат остался в ячейке. Сержант прибежал: «Чей автомат? Чей автомат?» А потом: «Трубчик, возьми свой автомат!». Я сказал: «Нет, это не мой автомат. Он мне не нужен, и я его больше не возьму». Это для него был шок и для всех солдат. Пришел старший лейтенант, он и ему доложил. Я и ему подтвердил, что не возьму. То, что я присягу не принял, они уже знали, политотдел работал над этим. Потом все пошли на улицу на полигон: гонять, ползать. Старший лейтенант говорит: «Ты хоть бы палку взял, что ли?»
Вы проходили службу в Хабаровском крае?
Сначала в г. Биробиджан. Конечно, они вначале уговаривали, потом пугали. Говорили, может, ты своих баптистов боишься? Так мы тебя здесь оставим, работу денежную найдем, так что не бойся. Я говорю, да никого я не боюсь, никто мне не угрожал. Ну, и когда я уже отказался, два месяца там с лишним прослужил, командир полка хотел, чтоб меня судили военным трибуналом, но вмешалось высшее начальство, генерал-майор Калинин такой был. В день присяги подвели меня к нему и докладывает командир корпуса, что рядовой Трубчик не хочет принимать присягу, а тот дедушка такой высокий, здоровый, похлопал по плечу меня и говорит: «Примет-примет! Примешь, сынок, так?» Я говорю: «Никак нет, товарищ генерал-майор». «Ну, ладно, иди!».
И меня перевели в стройбат на БАМ в «королевские войска» – тогда они так назывались. В Чегдомын, вот туда, где была немецкая, крепкая, любящая община, которая и оказала такое влияние, что я захотел приехать к ним.
Как состоялось знакомство с церковью в г. Чегдомын? В увольнение туда приходили?
У комбата секретарем была верующая сестра, но на момент, когда меня привезли, она была в госпитале. Потом ее сразу уволили. Она не понимала почему, но это сделали, чтоб у нас с ней связи не было. Комбат меня, конечно, встретил в штыки. Он пожилой был, воевал. Он на меня наорал: «Я тебя тут сгною, я воевал, а ты не хочешь Советский союз защищать!» В душе этот невысокий подполковник был добрым человеком.
Конечно, меня восприняли в стройбате в штыки. Там большинство сидевших было, а у меня – красные погоны. А красные погоны – это у тех, кто охранял их в зонах. Мне сразу сказали: «Сорви их». Я приехал богатый в стройбат. В стройбате все на хозрасчете: за валенки высчитывали, за штаны, за все обмундирование. А меня в обычных войсках обмундировали полностью: и шинель, и бушлат, и парадная форма, и рабочая форма. А у всей части в стройбате ни у кого не было парадной формы, поэтому никого не отпускали в увольнение. А меня все сразу попросили одалживать им парадную форму. Я говорю: «Конечно, бери!» Поэтому сержант и каптерщик, ко мне расположились. Они говорят: «Ты красные погоны сними, потому что здесь те, кто сидел, а это – лишняя проблема».
Ну и определили долбить землю. Мерзлую скалу. Военный завод строили. Морозы, конечно, были сильные. Лом – в руки, и норма на человека была – куб скалы выковырять. Инструмента не было. Конечно, норму не выполняли, поэтому гоняли еще после ужина нас на работу, но все равно не выполняли. Но я в верующей семье научился работать, поэтому солдаты во главе с бригадиром ругались на меня. У них перекур, а в 50 градусов мороза, что стоять? Я долблю, а они перекуривают. А им стыдно, говорят: «Мы тебя побьём».
Ну, и за хорошую работу, два месяца не прошло, как меня отметили. Командир роты сказал, что я имею право пойти в увольнение.
А до этого произошло вот что. На завтраке подходит старослужащий ко мне, водитель комбата, и говорит: «Ты Трубчик?» «Я». «В гараж после завтрака зайдешь». Это неприятное сообщение, если старослужащий требует от молодого солдата зайти в гараж. Значит, могут быть проблемы. (Смеется)
Ну, с тревогой иду. Пришел. «Ты верующий?» «Верующий». Ну, понятно, сейчас придирки начнутся… Но было совсем не так. Он говорит, а ты хочешь знать адрес верующих в поселке? Он, оказывается, немец и у него тетя была верующая. Ну, конечно, хочу! И вот, я ожидал прессинга, а тут мне Бог – такой подарок!
Ну и, конечно, в марте, когда дали первое увольнение, я сразу пошел искать своих.
Особый отдел сразу узнал. Мне ротный об этом сказал, что особисты приходили, сказать, что я был в собрании. На следующий раз через неделю или две я снова захотел пойти в церковь. Я на хорошем счету по работе был, поэтому командир говорит: «Нет проблем. Но одного не отпущу, особый отдел приказал тебя одного не отпускать». А увольнительная давалась на двоих человек. Без увольнительной этой бумажки никто по отдельности ходить не может ни он, ни я. И отправили меня вдвоем с азербайджанцем. И я грустный – мне в собрание хочется, а ему в кино хочется. Мне как раз надо было забрать фотографии в фотоателье. Потому что родня все просила: уже четыре месяца служу, а фотографий не выслал. Думаю, ладно, схожу в город, хоть фотографии заберу. В фотоателье подошли, а там – молодая пара собравшихся жениться верующих: «Ой, Миша, привет!» Ну, я тоже обрадовался. «В собрание пойдешь?» Я говорю: «Нет». «А чего?» Я говорю: «Да вот, на двоих дали увольнительную». Они говорят: «А может он пойдет?» Мне даже такая мысль в голову не приходила. Я говорю: «Я спрошу у него». А его Алик Алиев звали. Я говорю: «Алик, пойдешь со мной в собрание?» А он говорит: «Пойду». Я думаю: «Ну надо же, так просто все!» Как раз было первое воскресенье, хлебопреломление, а я уже крещение до армии принял. Для меня это важно было и для меня это радость. В первый раз, когда я там был, то попал на помолвку. У немцев такое понятие есть перед свадьбой – праздник для всей родни. Поэтому собрание, конечно, все равно было, песни были, радость и накрытый стол хороший. Собрание закончилось, нас забрали домой, а там – накрытые столы, булочки, ну, изысканно все для солдата. За полчаса до конца увольнительной на машину садят, два пакета сладостей-вкусностей. Конечно, мне они не нужны были, я ему все отдал, он к своим пошел, которые с ним служили и там, слышу, восторженные возгласы. Все едят и начинают бежать ко мне один за другим: «Возьмешь меня в следующий раз?» (Смеется) Но меня больше не отпустили…
Ротный сказал: «Особист приходил, сказал тебя не отпускать». Но он такой разжалованный был капитан, на пьяную голову сказал: «Если тебе нужно будет, подойди ко мне, я тебя в самоволку отпущу». Но, конечно, он меня не отпустил, хоть я и подходил к нему.
Приближался май, а те годы, как здесь на западе, так и на востоке майские праздники могли использоваться для того, чтобы встретиться.
Это какой год был?
1979.
И я узнал, что на майские праздники верующая молодежь с Дальнего Востока съедется. Там не много их было: приехали из Благовещенска две сестры, с Хабаровска несколько человек, с Владивостока. Мне очень хотелось попасть на это молодежное общение. А как? В увольнение не отпускают. Ну, и один солдат-сослуживец Калинин, пропитый прокуренный, тоже из сидевших, спрашивает: «Ты что такой грустный?» Ну, я ему излил свое сердце, мол, так и так, молодежь съедется, такая традиция есть, хотелось бы увидеться, для меня это очень важно. Он говорит: «Ты ж на хорошем счету, иди в увольнение, тебя отпустят». Я говорю: «Нет, особый отдел приказал меня не отпускать». Он говорит: «В самоволку иди!» Я говорю: «Я христианин, я не могу нарушать порядок». Он говорит: «Слушай, ты присягу принимал?» Я говорю: «Нет». Он говорит: «Я принимал, и то хожу». Я думаю: «Логично». Я говорю: «Еще одна проблема: моя смена как раз попадает». А к этому моменту меня перевели на кирпичный завод кочегаром, воздух греть. Он говорит: «Подменись». Учит меня, я думаю, и в самом деле, сам не могу уйти, но если подменит меня кочегар, то пойду. Я говорю: «Слушай, но у меня еще одна проблема есть: как я пойду в военной форме без увольнительной, меня ж сразу патруль поймает?» Он говорит: «Переоденься». Я говорю: «У меня нет гражданки». Он говорит: «У меня есть, я тебе дам». Так что он уговорил меня, гражданку дал, и я пошел в самоволку. Был на общении, это было радостно, выезжали на природу, играли в мяч, пели, знакомились. Прихожу ночью на кирпзавод, переоделся, мне говорят: «Начальник штаба и замполит части приезжали, искали тебя». Но меня не нашли, а мой сменщик пьяный в угле лежал. (смеется) Ну, тревога, что ж, вскрылось. А они, оказывается, приезжали, чтобы мне грамоту вручить за хорошую работу. Никому они на работу не возили, вручали на месте, а мне, как христианину, решили вот такой шаг сделать. Приехали вручать грамоту, а меня на рабочем месте нет… (Смеется).
Ну, на следующий день сержант приходит и говорит: «Трубчик, тебя замполит части вызывает. Все, оставляй работу, сменщик другой пусть работает». Ну, пошел. Прихожу, тревожно, конечно, немножко он в бильярд играет. Здесь штаб, здесь наша рота, с нашим командиром. Докладываю, молчит замполит. А ротный: «Где был?» тот, который мне обещал, что в самоволку отпустит. Ну, он отрабатывал, имидж создавал, на самом деле он не любил этого замполита. Я говорю: «На кирпзаводе». Он «Да ясно, что сегодня был! Где вчера был?» Молчу. «А, связался, ладно иди». Замком роты старший сержант там проводит занятия с ротой, пусть с тобой разбирается. Захожу стучусь: «Разрешите, товарищ старший лейтенант», а он: «О! Товарищ солдат Трубчик пришел. Так вот, товарищ солдат Трубчик ходит в самоволку? Я знаю, что он не напьется, не обкурится, не обворует никого. Ему можно ходить в самоволку, а вам нельзя!» Они: «А можно нам, можно нам?» «Нет, вам нельзя!» На следующий день его не стало и больше он не появился на службе. Все. Особый отдел убрал. Я не знаю, где он. Больше он не появился, то есть он пострадал за это высказывание…
Ну, и с этого момента я начал ходить в самоволку. Меня, конечно, сняли с кирпзавода, потому что это за территорией части было. Неконтролируемо. На растворо-бетонный узел на тяжелые работы. Но ко мне приезжали братья на территорию части, хоть на пять минут пообщаться. А потом я начал опять ходить в самоволки. Когда меня поставили на цементовозе работать через полгода, я снова стал независимым, я мог в субботу-воскресенье быть в самоволке. Потому что телефонограмма приходила в часть отпустить меня на работу, а водитель был такой трудоголик, который не хотел оставлять на выходные цемент, и мы весь выкачивали. В субботу – редко, а в воскресенье никогда не работали. Если проверка была в части: «Трубчик на работе» и никто не искал, а я в это время был у своих. Но на Пасху меня поймали.
Как поймали?
Ну, мы шли с собрания. Там есть верхний Чегдомын на сопке и нижний Чегдомын. Спиртное продавалось только в нижнем Чегдомыне, и офицеры ездили туда. Собрание в доме молитвы тоже было в верхнем, мы приехали вниз и шли к верующим. А на встречу едет машина комбатовская от магазина спиртного. Ну, и меня увидел замполит. Я не стал уже убегать. Забрали меня. Ротный порезал на мне всю одежду гражданскую. Ну, вот и я некоторое время опять не ходил…
Через два года меня перевели в Амурскую область, потом обратно перевели. Два года, два месяца и два дня я прослужил в армии.
Когда у вас созрело такое решение, что нужно вернуться в эти места снова?
В Чегдомыне я в церкви на прощанье пообещал, что через два года приеду в гости. Они не верили мне.
Я заработал денег на стройке и через два года и один месяц я приехал в Чегдомын. Посетил их, от них поехал в Комсомольск-на-Амуре, потом в Хабаровск, потом в Биробиджан, потом в Приморье: Уссурийск, Кавалерово, Дальнегорск, Владивосток. Артем еще городок, там аэропорт, оттуда уже на Благовещенск летел.
Это в 1983 году?
Да. Январь-февраль месяц.
То есть вы вернулись сначала в Белоруссию?
Да, два года отработал, заработал денег, чтобы посетить церкви Дальнего Востока. Но в первую очередь – Чегдомын.
Где два года пришлось работать, на стройке?
Нет, я работал в Беларуси водителем, но заработок не позволял, поэтому я поехал на сезонную работу. В 1982 году я с весны до осени работал, шесть месяцев, в Латвии. Хороший заработок был, который позволял мне свободно совершить эту поездку. Но не ради одного Чегдомына, а посетить еще и другие церкви. И вот в этой второй поездке на Дальний Восток я увидел в церквях большую нужду в служителях.
После армии уже можно было свободно перемещаться по стране, так?
Да, но это было время как раз, когда Андропов царствовал один год. Как мой брат-бригадир говорит: «Царство ему немецкое».
А почему немецкое?
Потому что тот кагэбэшником был, а мой брат-бригадир, как и я, не любил советскую власть, потому что он на своей шкуре знал, что она принесла в Белоруссию. Это было время, когда вылавливали тех, кто в магазинах, в кинотеатрах, кто во время работы не на работе…
После той поездки по Дальнему Востоку, уже улетая из Благовещенска, в самолете мое «Нет!» превратилось в «Да!».
Что значило «Нет!» и что значило «Да!»?
Меня приглашали и в Комсомольск-на-Амуре, там небольшая церковь: «Приезжай! Приезжай! Ты видишь, что здесь нужен, что ты там сидишь?» И в Биробиджане, и в Кавалерово, в Уссурийске и в Благовещенске особенно. Там были две сестры, которые переехали из Алма-Аты из больших церквей, две родных сестры Надя и Лена Трибушные – они оказали влияние. То есть добрый пример. Но я не мог согласиться, как это – оставить три хора, три оркестра и 120 человек молодежи. Но вот в самолете уже находясь я не знаю, как это произошло, но это произошло…
Ага, так значит вы не только водителем работали в Беларуси, а и служением занимались после армии, правда?
Ну, пел в хоре, в поездки ездил с молодежью. Ну, как… был официальный лидер молодежи, а я – неофициальный. Мы организовывали поездки в другие церкви и Украину посещали, и в Грузию один раз была поездка с группой молодежи. Я просто говорил: «В следующее воскресенье едем сюда». И я не уговаривал, не просил, но желающих было полно. Так что руководитель молодежного хора говорил: «Ты скажи тем, чтоб не ехали, чтоб остались, потому что молодежный хор будет петь». Ну вот таким был неформальным лидером, за которым люди шли.
Ну и пел в хоре. Пока я был в армии, духовой оркестр образовался. Мне очень нравился духовой оркестр, поэтому я учился трубить и что-то там трубил даже, пока был в Белоруссии.
А где, в церкви прямо учились?
Ну, да, да…
Церковь была активная, молодежные общения в выходные устраивали. Ну как, в воскресенье после вечернего собрания спевки, я в молодежный хор ходил, ну и по воскресеньям старались ездить.
Это в Бресте?
В Кобрине.
А потом пришло такое решение, что нужно возвращаться в Россию?
Я в тот же год, с той поездки вернулся и сразу же стал готовиться к отъезду. Попросил сестер из Благовещенска, чтобы мне прислали вызов, чтоб я мог пойти в милицию получить пропуск. Но мне пропуск не дали. И папа меня не благословлял.
А что тогда нужен был какой-то вызов еще специальный?
Это пограничная зона. До Уссурийска можно было доехать, и до Артема, а там дальше, во Владивосток – нельзя было поехать. И в Благовещенск нельзя было без пропуска. Но пропуска не дали, и я устроился на работу, понял, что пока дверь закрыта, поэтому в 1986 году я поехал опять в Латвию заработал денег на поездку по Сибири и Средней Азии, я путешествовал два месяца, январь-февраль 1987 года. И тогда увидел уже нужду в Сибири, то есть видение еще расширилось, что не везде так хорошо, как в Чегдомыне и в Беларуси западной или в западной Украине. Поэтому мысли уже были: или Ачинск выбрать, или Дальний Восток.
Потом уже, когда папа после проповедей Пейсти покаялся, он приехал, наверное, весной 1987 года, когда он попросил прощения и сказал, что благословляет, я уже понимал, что двери открыты. Опять поехал с бригадой в Латвию на стройку в 1988 году. Решил побыть дома на Рождество. И в январе уезжать. Я уехал в январе 1988 года на Дальний Восток.
А почему отец сразу не соглашался?
Он сказал: «Я тебя не благословлю». Я говорю: «Как ты не благословишь, ты же верующий, ты должен меня благословить». Он: «Нет». Я говорю: «Значит, деньги зарабатывать в Латвии ты меня благословляешь, а проповедовать Евангелие не благословишь?» Он говорит: «Я боюсь, ты там один будешь». Я говорю: «Не один, там есть верующие». Хотя я планировал переехать потом туда, где нет верующих. Но я сказал, что я все равно уеду. Для меня тогда не было понятия, что отцовское благословение важно… Потом, когда он уже приехал просить прощения он сказал: «Я думал, что Бог дал мне детей, чтобы они были возле меня, чтоб работали». Ну, это такое время было советское. Нужно было обрабатывать огород, потому что от огорода в основном кормились. Как он и сам был рядом со своим отцом: было такое время, никто никуда не ехал. А после проповедей Пейсти он понял, что Бог дал на время детей, что это Его и Ему в первую очередь должны служить.
Радиопроповедник Ярл Николаевич Пейсти (9 октября
1920 — 8 марта 2010) доносил Евангелие до советских людей за «железным занавесом». Родился в семье миссионеров в 1920 году в г. Никольск-Уссурийский на Дальнем Востоке. Ярл Пейсти уверовал в 14 лет в Китае, в г. Харбин, где его отец Н. И. Пейсти несколько лет нёс служение миссионера. Семья Пейсти переехала в США в 1935 году, где Ярл в 1943 году окончил Национальный Библейский Институт, служил пастором и одновременно окончилНью-Йоркский университет. В 1946 году он вместе с отцом начинает передавать евангельские радиопрограммы на русском языке для верующих в СССР. С тех пор Я. Н. Пейсти более 50 лет провёл у микрофона, ведя служение русского евангельского радиовещания на ИБРА-Радио, а также из Монте-Карло, Монако (Транс-Мировое-Радио), Австрии, Швеции и Колорадо, США, а после падения «железного занавеса» из Москвы (Центральное Радио, Радио-1, Маяк и Юность). Своими блестящими и духовными проповедями Я. Н. Пейсти снискал любовь и глубокое уважение верующих в СССР и других странах мира. «Миллионы русских для Христа» — лозунг Русского Христианского Радио, которому Пейсти посвятил всю свою жизнь.
1920 — 8 марта 2010) доносил Евангелие до советских людей за «железным занавесом». Родился в семье миссионеров в 1920 году в г. Никольск-Уссурийский на Дальнем Востоке. Ярл Пейсти уверовал в 14 лет в Китае, в г. Харбин, где его отец Н. И. Пейсти несколько лет нёс служение миссионера. Семья Пейсти переехала в США в 1935 году, где Ярл в 1943 году окончил Национальный Библейский Институт, служил пастором и одновременно окончилНью-Йоркский университет. В 1946 году он вместе с отцом начинает передавать евангельские радиопрограммы на русском языке для верующих в СССР. С тех пор Я. Н. Пейсти более 50 лет провёл у микрофона, ведя служение русского евангельского радиовещания на ИБРА-Радио, а также из Монте-Карло, Монако (Транс-Мировое-Радио), Австрии, Швеции и Колорадо, США, а после падения «железного занавеса» из Москвы (Центральное Радио, Радио-1, Маяк и Юность). Своими блестящими и духовными проповедями Я. Н. Пейсти снискал любовь и глубокое уважение верующих в СССР и других странах мира. «Миллионы русских для Христа» — лозунг Русского Христианского Радио, которому Пейсти посвятил всю свою жизнь.У вас все старшие в семье?
Нет, у меня трое старших и трое младших. Я самый средний.
А кто-то из них остался в Беларуси?
Четверо. Два брата старше меня и две сестры младших. А двое – в Америке.
К кому вы поехали в Среднюю Азию?
Если на Дальний Восток я ехал, то я знал, что в первую очередь я еду в Чегдомын, потому что я их знаю, а уже у чегдомынских верующих беру адрес в Комсомольск-на-Амуре и Хабаровска. Ну, вот так: приезжаю в один город – беру адрес и в другой город еду. Приезжаю, стучусь в двери, вот я оттуда-оттуда, братья сестры с радостью принимали. В Средней Азии у моего брата Василия из Чимкента был брат. Вася стихи писал, и он тоже писал, поэтому они как-то списались, тот приезжал на свадьбу брата, мы познакомились… это в Чимкенте. С Дальнего Востока одна семья переехала в Токмак. Там много немцев было. У меня был адрес их, поэтому Чимкент… Токмак… Алма-Ата. Вот две сестры, которые переехали с Алма-Аты на Дальний Восток – они дали мне адрес своих родителей. И поэтому из Новосибирска я приехал в Алма-Ату, потом в Токмак, потом в Чимкент, с Чимкента уже через Ташкент на Киев. Посетил друзей, а из Киева – домой.
Значит вы приезжали и уже на месте знакомились с людьми, их нуждами, какая помощь нужна, чем они занимаются?
Ну, как помощь, я не мог оказать им никакой помощи. Поскольку я проповедовал, то во всех церквях я проповедовал. Было в те времена так, что если кто-то из братьев приезжал из другого города, то проповедовал. Оно и сейчас приятно, когда приезжие проповедники. Поэтому меня принимали с радостью. Я там стихи рассказывал, проповедовал. Петь под гитару я еще не пел (смеется). Уже на Дальнем Востоке, как переехал, то пришлось учиться, поскольку некому было. Был простым в отношениях и открытый. Если надо было руками поработать, значит шел, руками работал.
Просто было такое желание проведать братьев, сестер, познакомиться?
Проведать, увидеть, как они живут. Никто этому не учил, но вот, как-то с первой поездки вкусил этого благословения. Ну, и уже увидел нужду. В Средней Азии я посещал большие немецкие церкви, а в Сибири, вот я приехал в Иркутск, там была побольше церковь, но были очень боязливые они. К ним на собрание приходил уполномоченный по делам религии и запрещал. Для меня это было удивление. Что вы слушаете его? У нас в Кобрине, там попробуй появись уполномоченный по делам религии на собрании! Да его вытолкали бы за двери. Кто его там слушает? Но в Сибири гораздо больше было страха, чем в западной Белоруссии и в западной Украине. Он там предписывал, можно ли молодежи собираться или нельзя. У нас в Белоруссии, кто бы его спрашивал?
В Ачинск приехал после Иркутска, даже не в Ачинск, а на станцию Чернореченскую. Это от Ачинска 50 км. И рано-рано утром мы пошли на поезд. Приехали часов в семь в дом молитвы и потихоньку с радиуса в сто километров собирались верующие. Человек пятьдесят собралось. Собрание провели, чай попили, еще одно собрание провели и разъезжаются опять на неделю. То есть, это нелегко было, но люди верующие собирались с таких огромных расстояний. Зимой причем это. Я был зимой. Холод. Но видел, с какой радостью и видел, что есть нужда. Потом думал: «Может, в Ачинск переехать?»
Ну и вот, прошли годы, когда оказался в Красноярском крае, думаю: «Господи, я хотел быть в Красноярском крае и Ты дал мне возможность быть. И на Дальнем Востоке, на Чукотке, в Якутии».
А во второй поездке, когда я доехал до Иркутска, я узнал, что несколько человек есть в Якутске. Я хотел Якутск посетить, но посчитал деньги, что маловато денег, и уже не стал в Якутск добираться…
Но Бог дал побыть в Якутске 15 лет. И в Сибири теперь.
А где у вас конфисковали Библию?
В Благовещенске.
Это когда вы в первый раз были там?
Да. У моего брата, Василия, где-то через год, когда он с Бреста летел на юг, тоже Библию конфисковали. Он стихотворение написал по этому поводу. Поскольку не у меня Библию изымали, а у него – это его чувства. У меня Библию забрали, я был недоволен. (Смеется). Но мне вернули.
Это когда в самолет садились?
Да, при проверке вещей. Мою Библию доставили в Брест и весной того же года мне пришла повестка от уполномоченного по делам религий в Брест приехать. Я думал, по другому делу, потому что нас штрафовали за то, что мы на улице пели песни и музыку слушали на магнитофоне. Хотели у нас тогда конфисковать магнитофон. Но некоторых братьев оштрафовали, а меня нет, потому что мой земляк был милиционером и мою фамилию он не подал в рапорт. Ну, я думаю, что поэтому поводу. Когда приехал – на столе лежит моя Библия, он порасспрашивал, потом выдал мне Библию и «две записки религиозного характера».
Это в каком году было?
1983-й год. Это было удивительно, такого не бывало, чтоб кому-то вернули.
Значит, стихотворение такое:
У меня изъяли Библию
При посадке в самолёт…
Имя, отчество, фамилию
Записали… и – в полёт.
Я летел обезоруженный
И вопрос в душе звучал:
«Почему грехом контуженный
Слово Божье мир изъял?»
Ведь моя же это Библия,
И запрета на неё
В Конституции не видел я…
В ней – сокровище мое.
И в Москве её печатают,
Хоть немногим тиражом,
Но легально – этим хвастают?
Здесь у нас, за рубежом.
И, конечно, не взрывается
В облаках седых она…
И в кармане помещается,
Видом – тоже не страшна…
Вопреки свободе, логике,
Преградил ей путь контроль,
Но не знают все безбожники,
Что она – и хлеб, и соль.
Без неё они взрываются,
Без неё их жизнь страшна,
Но жестоко с ней сражаются,
Будто в ней – их бед вина.
Потому духовным голодом,
Как в войну, истощены…
И куют греховным молотом
Средства злобы и войны…
После Средней Азии, уже когда вы вернулись домой, когда отец благословил, церковь благословила, то вы решили поехать… куда?
Заработать деньги на дорогу и на первое время жизни и в 1988 году, когда понял, что двери открылись, я уехал в Биробиджан. Я устроился на работу, жил во времянке у брата одного. И в январе мне сообщили, что образовалась первая миссия. Мне было приятно, что именно в том регионе, где я, на западе. Некоторых братьев я знал. Сергея Тупчика, Алексея Мельничука знал по Бресту еще. Алексей приехал ко мне, сказал, что миссия образована, что я уже миссионер. «Мы ищем тех братьев, кто уже переехал, хотим помогать, содействовать. Давай, увольняйся с работы, переходи на поддержку». Я не согласился.
А что за работа была?
Водителем. Я искал себе такую работу, чтоб можно было прожить и свободным быть. И Бог дал мне такую работу, что я мог после одной смены вечером посещать все общения и в субботу-воскресенье – выходной, чтоб поехать. В Благовещенск, на Сахалин ездил. Через месяцев семь ко мне приехало четыре сестры из Белоруссии. Некоторых родители на год отпустили. Так что у нас команда уже была с осени 88-го года. Уже веселей было.
В чем именно состояла нужда? Что нужно было делать?
В церкви в некоторых поселках были только сестры-старушки. В одном поселке в Приморье десять сестер и ни одного брата-проповедника. Некому проповедовать! Сестры, которые переехали говорили: «Ну, вот мы посещаем сестер лежачих больных, мы им служим, а брата лежачего, кто будет обслуживать? Нужны братья» эти вот нужды. Потом молодежи нет, а руками что-то надо сделать, вот такие нужды, то, что на поверхности лежало.
Ну, а потом уже миссия начала работать, и Тарас Приступа привозил хор из Луцка. Двери были открыты для евангелизации в домах культуры. И с его приездом мы зоны начали посещать. Раз в неделю я одну зону обязательно посещал. Увидел, что есть результат, потому что люди обращались ко Христу. И независимо от меня обращались и благодаря моей проповеди обращались. Двери открылись в учебных заведениях университетах, институтах, в школах, на рынках, выездная библиотека, проведение занятий для неверующих, школа Библии, одна группа, потом вторая… вот такая бурная жизнь.
Вы просто делали объявление и люди приходили, собирались? Как приглашали на встречи?
На рынке – так. В автобус сели с гитарой, пели, я стихи рассказывал в поезде, в автобусе. Я в Биробиджане остановился только, как платформа, чтобы двинуться дальше. Было желание переехать в Приморье – туда, где нет верующих. В это время уже начали с миссии отправлять братьев в Приморье первый, кто приехал – это Павел Яковенко. Он сейчас в Казани трудится. Я в хронологии, может, и не точен, но мы проводили евангелизацию в Уссурийске, на улицах три дня, в зонах фильм показывали, в кинотеатре проводили концерт, но хотелось потрудиться там, где нет верующих. Поэтому была поездка одна на Чукотку с братом, а потом уже с Витей Кузьменко вторая через полгода, чтоб посмотреть, где мне осесть. И вот я решил, что в Певеке буду.
А там не было верующих?
Не было. Когда я первый раз прилетал, не было вообще никого. Второй раз – тоже мы никого не встретили, а уже когда я переехал, то к тому моменту там с Магадана был брат в командировке, Николай Ткачук. И оказалось, что он уже начал собирать группу тех сестер, кто на материке уверовал. Три человека точно было: три сестры, которые покаялись на материке, а всего человек до десяти уже собиралось. Я приехал, то еще не знал, что они собираются. Уже в клубе начал занятия проводить, потом дежурная или вахтерша сказала. Показывает мне визитку, которую в «Свет Евангелия» делали: «Вот тут есть верующий один». Я думаю: «Как так? Неужели, братья отправили из Ровенской миссии, а я о нем даже и не знал?» А Николай учился немного в Донецком колледже, недоучился, уехал в Магадан, устроился на работу, и его отправили в Певек по работе. Нашел верующих, и они начали собираться. И когда я переехал, то где-то через месяц я их нашел. И мы стали собираться вместе, они начали посещать группу по изучению Библии, которую вел я.
И тоже интересно было. За неделю до моего приезда в Певек там появился один верующий американец из харизматической церкви. Мы встретились в гостинице. Я приехал – надо где-то остановиться, я – в гостиницу, и у меня был кинопроектор с фильмом «Иисус».
Аппаратура тяжелая. Двести килограмм у меня было: литература, кинопроектор. Я стою, чтобы оформиться. Но в гостинице у меня уже были знакомые, потому что два раза я уже приезжал и останавливались там. Потом уже знакомые были дежурные, директорша, с которой вели беседы. И тут по-английски кто-то что-то говорит.
Смотрю, показывает на мои вещи и спрашивает, я говорю: «Мое!» А он говорит: «I am a missionary». Это понятно. Я тоже говорю: «Я – миссионер!»
Он аппаратуру по фильму Иисус узнал. И он, оказывается, за неделю приехал в эту пограничную зону. С ним ехал русский переводчик до Хабаровска на поезде, но начал заигрывать с девушками, и он выгнал его, сказал: «Мне такой переводчик не нужен!» И сам добрался до Певека. Пограничники проверят документы – американец. Английского никто не знает, узнали, что верующий, ну и куда отправить? В культуру! И сдали его этому районному работнику по культуре. Тот не знает, что с ним делать. А через неделю появляюсь я. А он к этому моменту уже с одним служащим райисполкома познакомился, алкоголиком, который немножко английский знал. И он ведет меня к этому переводчику. В гостинице у него кабинет был. Ну, и мы немножко поговорили. Я узнал, что он миссионер. Какой деноминации, конечно, я не знал. И Бог повелел ему кормить меня. Он каждый день заходил за мной, мы шли в столовую, и он оплачивал, не давал мне оплатить. У меня, конечно, денег не много было, но на протяжении месяца он меня кормил каждый день. Даже два раза в день. Через него Бог позаботился. А потом – через того переводчика. Я подарил ему детскую Библию, а в то время это было большое богатство. Он очень благодарен был, сказал: «Что я могу сделать?» Я сказал, что не могу жить в гостинице, это дорого, если бы мне где-нибудь комнату в общежитии… И он дал мне информацию об одной женщине, которая была комендантом общежития предприятия одного. Пришел к ней, рассказал, она меня приняла. Я там не платил ни за что, хотя белье менялось, свет использовал. Целый год я прожил там, и ни копейки не платил! Однажды она сказала, что есть злые люди, которые знают, что она без разрешения начальника предприятия геологоразведки поселила меня. Сказала: «Сходи к начальнику». Я пошел, ну, чтоб заодно пожаловаться на нее.
Пришел, сказал, так и так. Начальник был с Кавказа, из мусульман. Я говорю: «Без вашего разрешения поселили меня, я хочу, чтоб вы знали, и комендант хочет». Он говорит: «Я знаю». Я говорю: «У меня еще одна просьба к вам. Скажите, чтоб она с меня брала деньги за то, что я проживаю». Он сказал: «Нет, живи так». Я сказал: «Почему так? Вы же со своих работников высчитываете?» Он говорит: «А твое какое дело? Я тоже хочу участвовать в каком-нибудь добром деле. Так что живи и ничего с тебя брать не будут». Так Бог заботился, серьезно.
Потом этот брат уехал через полтора месяца, и я остался с теми, кто приходил на наши занятия.
Это был 1992 год, да?
Да 92-й год. Год я там всего пробыл, но за это время 44 человека приняло крещение. А потом Союз развалился, и братья решали здесь, в Ровно, каким путем пойти. Решили, что нет смысла большой офис делать. Ассоциацию сделали. (Ассоциация миссионерских церквей евангельских христиан (АМЦЕХ Якутия). Тогда возник вопрос, кто будет руководить бывшим восточным отделением миссии «Свет Евангелия». Зарегистрировали миссию «Евангелие – Востоку». Ну и Сергей Тупчик письмо написал мне, что будут выдвигать мою кандидатуру и Валентина Никоненко, он тогда в Якутске был. Я отказался. Не видел, что это мое служение. И считал, что я недостоин быть в этой позиции. Но, когда была миссионерская конференция и собрание общее, то большинство проголосовали за меня.
Это в Якутске открылась миссия «Евангелие – Востоку»?
Да… ну, и когда я увидел, что большинство братьев проголосовало, я тогда согласился, что, наверное, не я правильно вижу, а братья. В Певек согласился из Ленска переехать брат Виктор Андрощук из Воронежской области. В общем, братья подменили, а я переехал в Якутск. Для служения братьям по Якутии – миссионерам, пасторам. Так что в Якутск я уже ехал не по своему выбору и из послушания братьям. Ну, и пробыл 15 лет в Якутии. Там и женился. Пятеро детей родилось в Якутии. Все церкви, все группы, которые были по Якутии я посетил неоднократно: ободрял, поддерживал. Хорошая команда была в Якутске: сестры Лида, Валя из Черновцов и другие, но они меньше времени были.
А как с женой вы со своей познакомились?
Она приехала со своей подругой из поселка Батагая (Якутия, за полярным кругом) для поступления после школы. Мама с ней приехала. Мама ее из Ровенской области родом, Березно. Она уезжала на заработки на север, а папа жены моей из Сибири, тоже когда-то уехал в Батагай. Там олово добывали, фабрика обогатительная была. Привилегированное место в те годы было, за деньгами большими ехали…
Значит, на учебу в Якутск, она привезла дочь свою вместе с подругой дочери, Оксаной, которая верующая была. Куда идти? Чужой город. И Оксана привела их к нам, в офис наш миссионерский.
А они верующие все трое были: и мама, и девушки?
Нет, мама и дочь Оля были неверующие, подруга была верующая.
Я первый начал ей говорить о Христе. Оля была такая вся из себя, все знающая, атеистка. Мама очень боялась, что к этим «штундам» попали, что б не «затянули». Мама не хотела, чтоб дочь ее осталась у нас, но негде было остановиться, потому у нас сестра одна их приняла. У нас как раз миссионерская конференция была учебная, братья съехались, все, в основном, молодые. Молодежи было в первой церкви немало. Я побеседовал, увидел, что Оля закрыта. Дал информацию и уехал куда-то в поездку. Приезжаю из поездки, с юга Якутии, а мне говорят: «Оля покаялась!» Через месяца три приняла крещение, как раз Сергей Попов был еще в Якутске пастором церкви. Ну и училась, участвовала в евангельском студенческом движении. Отучилась, уехала в Батагай, в налоговой инспекции работала. А нам в миссию нужен был бухгалтер. Я говорю братьям: «Ищите, смотрите». Братья говорят: «Вот, давай, Оле предложим». Я говорю: «Не может быть, чтобы она согласилась с такой привилегированной работы – на нашу миссионерскую зарплату». Брат добрый, верный на Крайнем Севере был, Сергей Обыденный, заехал, предложил ей, она согласилась. Ну и через лет пять нашей совместной работы и служения мы решили пожениться.
Это уже какой год был?
Двадцать лет было в ноябре. Значит в 1999 году. Около пяти лет мы были знакомы уже к тому моменту.
Вы тогда все время в Якутске были или тоже выезжали?
Ездил. В Якутии были церкви уже до моего переезда, и братья меня избрали для служения по всей Якутии, чтобы поддерживать пасторов, миссионеров, поэтому все церкви, которые были, я посещал, начиная с юга Якутии: Нерюнгри, Чульман, Томмот, ну и на востоке, и на севере, и на западе. Олекминск, как только образовалась церковь, сразу начал помогать. В Ленске, Мирном, Чернышевском, Светлом, Алмазном, Нюрбе – там первая церковь чисто якутская уже была. Ну, и новые точки, новые поселки. И нет церкви, в которой бы я не побывал, причем не один раз.
Но потом у нас появилась машина. Братья из Германии помогли приобрести такую не легковую, а грузовую, и мы уже в дикие евангелизационные поездки выезжали по крайнему северу несколько раз до моего переезда в Канск. Но к тому моменту уже из-за закона, который был принят, мы зарегистрировали объединение церквей и очень ждали, чтобы Валентин Никоненко вернулся из библейского университета, где он преподавал, в Украине. Понимали, что без него сложно будет, потому что он образованный человек и, как он о себе говорил, что канцелярская работа ему нравилась. Я ему говорю: «Я ни разу к начальству (чиновникам) не ходил, иди ты, Валентин, потому что я с ними поругаюсь. Это не полезно будет для дела Божьего». Поэтому ни на какие встречи я не ходил. И юридически я был руководителем ассоциации церквей, а фактически – он ходил, отдувался (смеется). Я только подписывал бумаги, а они меня никогда не видели. Не полезно мне было ходить, поэтому вот так мы дружно работали.
А какой закон был принят? Что нужно регистрировать церкви?
При Ельцине еще был издан закон, что те церкви, которым нет 15 лет, не признавались, обязательная перерегистрация каждый год должна была быть до того, как просуществуют они 15 лет. Каждый год надо было ходить в эти службы. И братья тогда думали: «Что делать?» Нашли лазейку в законе. Оказалось, что можно, если три церкви было зарегистрировано уже, то они могли организовать централизованную религиозную организацию, которая имела право работать по Якутии. Потому что, если это местная организация, то запрет был, только на месте можно было работать по закону. Поэтому, когда вышел этот закон мы собрались, я был шесть лет руководителем миссии «Евангелие – Востоку», потом мы избрали Сергея Дидовца. И тут закон этот. Вот, братья предлагают зарегистрировать Ассоциацию. Кого избрать? Ну, опять на мне выбор братья остановили: «Кто, кроме тебя?» Я говорю: «Ну, если Валентин приедет». Он нам был очень нужен, потому что раньше, когда я работал, к нам никто не придирался, я мог спокойно выполнять духовную работу в первую очередь, а тут, когда закон издан был, уже надо было вот эту юридическую работу выполнять. Я не имел таких талантов… А он – дипломат, поэтому слава Богу, что он приехал. И вот, с его приездом начали более организованно проводиться конференции. Он – хороший организатор, а я способен быстро ехать. Я, конечно, конференции тоже поддерживал, но не я их организовывал. Я только одобрял и участвовал. Поэтому каждый год у нас были конференции, даже по несколько, молодежные, но с приездом Валентина это стало структурированно, на добрый уровень вышло.
А где вы жили там, в Якутске, прямо в миссии?
Несколько лет я жил в офисе. В том доме, который еще Сергей Попов с Павлом Тимченко покупали для церкви. А потом, когда церковь выросла, они начали арендовывать, ну, а в этом доме уже был офис миссии. Жил там, а когда решили пожениться, то у меня ничего не было, ни копейки денег. Зарплата маленькая, которую я вкладывал с сестрами вместе в общий котел.
Возник вопрос, где будем жить. Оля говорит: «Может быть в миссионерской квартире?» Я говорю: «Нет, я не буду там, чтобы никто потом не упрекал, что работник миссии, ассоциации, прибрал к рукам». Как будет, где, я не знал, но одна сестра, Валентина, получила однокомнатную квартиру, которая стояла пустая. Она говорит: «Я хочу, чтобы вы там пожили».
Она только получила, еще не произошла сдача окончательно. Мы платили только за свет. Даже за воду не платили. Полгода мы там прожили.
Ну и так расскажу бегло, как свадьба наша была.
Поскольку я был известной личностью в Якутии для всех церквей, возникал вопрос, делать свадьбу или нет. Мы были готовы обойтись без свадьбы, чтобы не было лишних расходов. С сестрами-миссионерками я советовался, они говорят: «Лучше сделай, потому что не поймут». Ну, и для якутов это очень важно было.
Если делать свадьбу, то кого приглашать? Я не мог пригласить узкий круг, потому что все меня знают. Огорчатся. Пригласить всех – где собраться? Дома молитвы не было большого. Это нужно было рассчитывать на 400 человек. Снять в аренду что-то – у меня денег нет… Костюма даже не было.
Оля-то в миссии бухгалтером работала и еще в магазинчике подрабатывала временами. В круглосуточном ларьке, на продуктах. Одна американская семья, они трудились в западной Якутии, приезжали в гости. Они за месяц примерно до нашей свадьбы, которую мы назначили, еще не зная, как это будет, улетая на служение обратно в США сказали: «На свадьбу к тебе мы уже не прилетим, потому что это дорого, но хотим тебя благословить твою будущую семью». Двести долларов дали. Это большое благословение! И вот у меня появились первые деньги, и я пошел искать, где, какую столовую снять. Пошел даже в драмтеатр имени Пушкина, где до этого мы проводили евангелизацию, концерт, нам давали возможность, но обстоятельства изменились. Узнали, что не православные и отказали. И думаю пойду в кинотеатр «Лена», тоже большой, 400 сидячих мест. Пастор одной церкви говорит, что не примут, потому что он на Рождество хотел там провести встречу, но не дали возможности. Но я пошел с Олей. Пришел, так и так говорю, свадьба у нас. Ну, хорошо. Ищем здание, где бы своих людей собрать, а их много. Она говорит, ну мы не можем вам просто так дать, только если на коммерческих условиях. Если мы сдаем, говорит, то сдаем по цене билета. Билет стоит 30 рублей. 400 мест вот умножайте за один сеанс … 12000 рублей за один час. 2 часа – это уже 24000. А нам минимум на шесть часов нужно было. Я говорю, ну я не прошу у вас бесплатно, вот у меня есть столько денег. А это тогда получалось шесть или семь тысяч рублей в переводе. Я готов все отдать, больше у меня нет. Она говорит: «Ну, мы ж не изверги, хватит пять». И у меня 2000 осталось на продукты. Как раз. Ну, мы решили ничего такого изысканного. Это первая свадьба была с бутербродами. У нас было пять видов бутербродов, фрукты и торты. Тортов напекли сестры-миссионерки и братья-служители. Все сидели в зале, шла свадьба, на сцене – все представления, сценки, поздравления. Ну, и братья носили угощение на разносах. Все остались довольны. После этого другие братья тоже женились и делали «бутербродные» свадьбы. Так что, Бог вот так благословил.
Из Дома культуры мы с вещами отправились на квартиру, полгода там жили. Потом одна семья улетала на Украину, мы в их домик переехали, потом один брат-американец купил дачу. Но с той целью, чтобы мы там жили. Он говорит: «Если вы там не будете жить, то мы не будем покупать, а если будете жить, то мы к вам будем иногда приезжать». Купили дачу, и мы на этой даче жили три с лишним года. Четыре зимы пережили. Там трое детей у нас родилось. Дачу мы потихоньку выкупали у него. Дача была за городом, полтора километра до остановки, когда я уезжал, Оле было трудновато. Иногда кто-то приходил, помогал ей. Потом решили, что надо улучшать жилищные условия, потому что это был дачный домик, и до нас там зимой никто не жил, плюс там было тесно, а у нас уже третий ребенок был на подходе. Я выкопал траншею под фундамент вокруг домика. Заготовил материалы, старый склад купил недорого, разобрал, перевез. Хотел купить цемента, гравия… жена родила третьего ребенка, но у меня приходит болезнь. Бог не подписал моих планов. Забрал у меня все силы. Я лежал парализованный. Синдром Гийена-Барре – такая болезнь.
Ну и вот за это время, пока я лежал, приезжали братья дежурили, переворачивали, чтобы пролежней не было. Бог тогда захотел нас благословить, и через братьев-сестер с разных мест начал давать средства на дом. И через месяца 2-3 у нас было почти на дом. Так что это было в августе, когда я заболел, а по весне, где-то в мае, мы купили уже в городе дом с газовым отоплением и гаражом теплым. И три года мы уже жили в таких лучших условиях. До переезда в Канск.
Жена была все время в служении, с пониманием относилась, когда нужно было куда-то ехать? Ее не нужно было уговаривать?
Она видела мою жизнь, и когда мы говорили, то она понимала, что ничего, кроме этого я ей пообещать не могу. Она говорила: «С тобой, хоть на край света!» Сначала мы жили в Якутии, потом начали задумываться, что нужно переехать в Канск, где жили Олины родители. На тот момент у нас было уже пятеро детей и шестой – на подходе. Мы поняли, что другим я проповедую, другие спасаются, а родители в ад идут. Я сказал жене: «Пока еще не могу оставить служение в Якутии. Пять лет еще побудем в Якутии, потом переедем». Ну, и вот, прошло пять лет, объехав некоторые церкви в Якутии, попрощались с ними и на машине в Канск переехали. Слава Богу, родители уверовали. Мама хорошо идет, папа – труднее.
Вы еще не со всеми детьми переехали, младшая потом родилась?
Надюшка, последняя, была в животике. Оля была беременна. Через полгода родилась, мы в августе переехали, а в феврале родилась Надюшка.
А можете еще про детей немножко рассказать? Как их зовут?
Первая Снежана, ей 18 лет в октябре было. Активная, посвященная, в краткосрочных миссиях уже участвовала, два раза в Монголии была, мечтает быть миссионеркой. По духу миссионерка. Илья – после нее через полтора года. Ему 17. Тоже в прошлом году крещение принял. Активный, не такой, как Снежана, но, слава Богу, активный. Потом – Степа, он еще не посвятил себя Христу. Ему в августе 15 будет. После него идет Марк, Марк в прошлом году принял крещение. Ему будет 14 в феврале. Потом идет Богдан, ему 11 лет, 12 будет вот в феврале. И Надюшка – ей десять будет в феврале.
Как вы их воспитываете? Что самое главное?
Ну, самое главное, чтобы были верующие. Потому что раньше не было постоянства в занятиях с ними. В Якутске не было постоянства и в Канске, когда переехал, сначала не было постоянства, потом решили с Олей, что надо на постоянной основе. Если меня нет, она проводит вечернее общение, молитва – обязательно. Ну, а в основном – я. В разных формах, хочу, чтобы знали Библию, библейские истории, библейских персонажей. Поэтому мои дети, когда игра в имена идет, то они обыгрывают взрослых. В игровой форме я с ними учил библейские имена. Я говорю: «Адам», следующий – на последнюю букву: «Мария». Но я не просто хотел, чтобы они знали имена, если вводил нового персонажа, я говорил: «А вы знаете, кто это?» «Не знаем». Ну, давайте прочитаем из Библии. Открываем Библию, прочитали: «Позитивный это или негативный герой?» Или, например, такие игры: «Кто кому сказал такие слова: “Иди и впредь не греши”?», «Кто кому сказал такие слова: “Сними обувь твою, ибо земля, на которой стоишь есть земля святая”?» Некоторые, кто давно в церкви, не помнят, что двоим людям было такое сказано: Моисею и Иисусу Навину. Моисея все помнят, а про Иисуса Навина не все помнят. В имена еще такая игра, которую я еще и для молодёжи провожу: допустим, пишем все библейские имена на букву «А», кто сколько помнит, каждый себе. Потом я читаю, какие я назвал, все, у кого есть эти имена, вычеркивают. И так остается победитель, у кого осталось больше имен. Они любят эту игру. Мои дети даже знают на букву «Я»: Ягдей и еще пару имен.
Но, самое главное, что я говорю им: «У вас есть вера, но она не ваша. Вы верите, потому что я вас так учил, мама вас так учила. Я хочу, чтобы, когда вы перейдете в осознанный возраст, то ваша вера переросла в личную. А личная вера – она должна быть испытана насмешками, критикой».
Ну, и однажды дочь ко мне вечером подходит и спрашивает: «Папа, а когда наступает осмысленный возраст?» я говорю: «Ну, по годам такого нет. Один поэт написал, что бывает человек смешон и в тридцать лет в своих поступках. Бывает юноша разумный – годами возраст не сочтен. Нет такого. Кто-то бывает уже и восемь лет способен осмысленно думать, а кто-то еще и в двадцать не пришел в осознанный возраст». Но я понимаю, к чему идет дело. Тут кто-то мне позвонил, я полчаса говорил, а она все стояла. Потом сидит вопросительно смотрит. Я говорю: «У тебя вопрос? Наверно ты уже пришла в осмысленный возраст?» Она говорит: «Я понимаю, что я грешница, я хочу покаяться». Ну, слава Богу, встала на колени, попросила прощения. 14 лет ей было, когда она приняла крещение. И вот, Марк тоже в 14 лет, Илюшка в 16 лет приняли крещение. Книги читали: «Хижина дяди Тома» прочитана мною, когда они были еще маленькими, книги детские, потом биографические книги о миссионерах, как они жили, рассказы. Ну, слава Богу, Бог дает как-то мудрости и, кто приезжает к нам, говорят, что рады за наших детей.
Один сынок у нас был такой, позовешь: «Богдан, иди сюда!» А он в ответ: «А зацем? А поцему?» Он заявляет, что, когда вырастет, на молодежные ходить не будет. Но молимся. Вера у него есть. Любит иногда очень активно участвовать в играх. А иногда может надуться, показывает, что ему не очень интересно. Поэтому вот такой экземпляр особый. Надеюсь, что пойдет по примеру старших за Христом. Потому что помню Бодя года два назад задавал вопрос: «Зачем Бог сотворил нас, зная, что мы будем грешниками?» и все мои аргументы он не воспринимал (смеется). «Я что виноват?» Я говорю: «Понимаешь, Бог свободу дал человеку». «Ну, а при чем здесь свобода? Он же все равно знал!» Вот этот маленький сыночек такие вопросы задавал, и мои ответы его на все сто процентов не удовлетворяли. Я говорю: «Когда подрастешь, то поймешь глубже, что свобода выбора очень важна. Даже философы, раздумывая о том, мог ли Бог создать мир без греха, приходили к выводу, что тогда Он должен был бы забрать у человека свободную волю».
А старших детей вы настраивали на получение образования, профессии?
За это Оля переживает больше. Для меня самое важное, чтобы они были верующими. А за образование совсем не переживаю… Может быть потому, что я в советское время рос и видел, что нам же не давали возможности учиться. Я с детства не готовился никуда поступать. Верующих никуда не принимали. Шли на рабочие места и оказались более подготовленными к рыночным обстоятельствам, чем те, кто получил образование, потому что приходилось думать, где заработать, как заработать. Научились строить дома. У нас в Кобрине церковь была большая, а квартиру имели только две семьи, остальные – частные дома. Квартиру не давали верующим, на очередь не ставили. Но это побудило к тому, что дома начали строить и научились. На этом зарабатывали…
Оля стимулирует детей к учебе, где-то, мне кажется, перегибает. Я ей говорю, что это не так важно. В музыкальную школу все хотела, чтоб пошли. Я говорю: «Да без музыкальной школы научатся». Ну, и правда, Снежанка походила года четыре или пять. Потом поехала в другой город, там школа для одаренных детей была, она училась. Илюшка там сейчас одиннадцатый класс заканчивает. Она в этом году вернулась, преподавательский состав изменился.
А Илья в прошлом году по весне взял гитару и сейчас играет лучше меня. Марка научил, он теперь с гитарой не расстается. Я говорю: «Оля, вот то, о чем я тебе говорил – главное, чтоб было желание». Будет желание, будет играть. Марка отчислили со школы за политические взгляды. На баяне пошел играть, а у него голос очень хороший и способности хорошие. Они уцепились за него и хотели, чтобы он пел патриотические песни. Я сказал: «Сынок, я не хочу, чтоб ты пел эти песни». Будут вовлекать, чтоб на парадах пел. Ну, и правда, когда там в музыкальной школе промывали мозги, он встал и заявил при всех: «Если б не было Сталина, то и войны не было бы!» Это в России сказать такое, учитель была в шоке, давай звонить Оле. Оля – мне: «Что ты там наделал?! Зачем напичкал голову сына таким?» Я говорю: «Правильно, Марк, молодец. Это правда!» Пошел в школу, а мне говорят: «Вот, он очень одаренный, если он не будет петь таких песен, то не будет учиться». «Ну, значит не будет учиться. Без вас научится». Все. Забрал документы, и ушел. Марк сейчас хорошо учится. Очень хорошо. Лучший ученик в классе. Гитару очень быстро освоил и баян рядом, осваивает. Так что, за профессию я не переживаю.
Снежана определилась уже, что будет в педагогический поступать на учителя начальных классов. Илюшка тоже определился по технической части: инженер или архитектор. Он неплохо рисует. Богдан, тот еще даже в школу не ходил, как уже определился, что зубным врачом будет. Так и до сих пор идет. Степа, тот – нет. Марк, хотя хорошо учится, тоже не определился, кем будет.
А каким служением вы сейчас занимаетесь?
Ну, пастором церкви приходится быть. Хотел бы избежать, быть свободным, но не получается. Чуть больше шестидесяти членов церкви…
Краткосрочные миссии бывают. В прошлом году не участвовал, потому что начали строить дом молитвы. Стройка в основном на мне. Молодые братья, четверо, и я. Полтора месяца провели на стройке. В этом году тоже стройка будет.
Попечение о церквях восточного региона. Там есть небольшие церкви. Наша получается такая самая большая из них. Ну, и, слава Богу за эти последние годы появилось четыре новых группы. Две – в одном поселке и две – в другом. В одном поселке есть два брата и приближенные есть. В другом поселке две сестры и один брат. Еще два поселка есть, где мама и сын уверовали. Я их посещаю, и еще одну сестру. Это все на мне.
Те братья, которые до меня были, то было две маленькие церкви, в одной семь человек, в другой пятнадцать, когда я переехал. Так что потенциал есть, братья есть, но пассивные. Не особо удается их расшевелить, поэтому я на молодежь сейчас больше ориентируюсь.
Молодежь активно участвует. Кукольный театр у нас есть. На Рождество в деревнях бывают, в городе, в домах-интернатах, в садиках. Так им двери открыты. За лет шесть-семь они выросли. Ну и в поездки ездят. На молодежное общение в Тайшет, Иркутской области. Мы весной делаем во время каникул молодежное общение.
В последние полгода после стройки я начал посещать одну семью, которая уверовала в прошлом году, крещение приняли. Я с ними на дому провожу занятия тут, в пригороде. Еще одна семья: муж ходит, жена – редко. С ними провожу занятия. Еще появилась перед отъездом одна сестра – 18 лет отсидела, наркоманка, но, слава Богу, с наркотиками завязала. Две встречи у нее провел дома. И еще один человек начал приходить тоже. У этой Яны денег нет, работы нет, поэтому продуктами помогал. Братья из Германии на эту программу, именно на продукты, денег немного оставили, поэтому помогал: на тепло, на продукты.
Поэтому работы хватает. Не всегда и я активен. Бывает, и я бездельничаю… Но все-таки дело Божье движется.
Как люди из нецерковного контекста в Якутии и в Красноярском крае воспринимают Евангелие и что за люди приходят в церковь, какой национальности?
В Якутии приходили и славяне, и якуты. И, слава Богу, что их немало, на данный момент и церкви якутские есть. В Канске приходят в основном славяне, потому что тут только такие и живут. Есть, конечно, и другие, но нет других национальных групп.
В начале 90-х у всех разрушилось упование. Потому что якуты тогда очень восприняли коммунизм. Вот, например, на кладбище на западной Украине что стояло на могиле? Звезды и кресты. В западной Белоруссии звезды – это редкость. Кресты стояли. Как коммунисты ни старались, но – кресты. В Якутии – никаких крестов. Вся советская атрибутика на кладбище. Приходишь – герб, серп и молот и два флага красных на каждом памятнике. Это на всех якутских кладбищах. Для меня это было очень удивительно. Сейчас поменялось, сейчас кресты стоят и уже меньше всего этого.
Поэтому они идею коммунизма, атеизма восприняли. А, когда разрушилась эти идеология, они тоже оказались голодными, пустились в поиск и пришли ко Христу. Конечно, некоторые вспоминали свои и языческие корни. Хотя они были атеистами, но все-таки языческие обряды они делали. Нужно было оторваться от языческих корней, отказаться от кормления духов, духа огня, духа охоты, духа реки. Но якутам проще было, наверное, потому что они больше были оторваны от своих корней и верили в эту идеологию коммунистическую. А чукчам, эвенам, эвенкам – сложнее. Они более на севере, и они больше были привязаны к этим традициям. Больше традиционных очищений, особенно на похоронах. Брат один, эвен, рассказывал, когда он уверовал, умер его родственник, ему обязательно надо было пройти через обряд очищения, через огонь, через дым. И говорит: «Я понимал, что это уже не имеет надо мной власти, но очень сложно было пойти против всей родни». У якутов такой борьбы не было. Они не были столь привязаны.
У чукчей, на Чукотке несколько человек при мне уверовало, но они были оторваны полностью от своей культуры.
Когда пришла советская власть, она хотела их сделать оседлыми. Строили поселки для чукчей. Они кочевали, поэтому они хотели делать вахтовый метод пастухов. Они кочевали с детьми, поэтому у них забирали детей, даже маленьких, в Дом малютки. Поначалу чукчи выкрадывали детей обратно, стреляли в вертолеты. Но потом, увидев бессмысленность своей борьбы, начали пить от горя.
И будущее поколение, как культуру уже принимало, что родился ребенок, побыл с мамой, потом его забирают. И вот эти чувства родственные притуплялись… Вот, брат один, Толик. Он вырос до школы в детсадике или интернат-садике, потом – школа, на каникулы иногда могли отправить домой. Он с острова Айон. Но не всегда отправляли. В интернате оставался.
И после школы – армия, с армии он пришел и поехал домой на остров Айон. И он не мог поговорить с мамой, потому что она русского языка не знала, а он чукотского языка не знал.
Поэтому он полностью был оторван. И когда он уверовал, то выучил свой язык, но для своих он уже как русский получается. Он как славянин, оторван полностью, он был пионером, комсомольцем, верил в Ленина. Как одна чукчанка сказала: «Нам говорили, что придет светлое будущее, что будет коммунизм, и я ждала, коммунисткой стала и верила, и искренне ждала, а его все нет и нет». Вот так, в простоте. Поэтому советская власть много сделала, чтобы оторвать людей от их корней. И те, кто меньше был привязан к этим верованиям, они, как и русские, почти как славяне принимали Евангелие.
В поселках национальных, конечно, сложнее было, потому что там традиции более крепкие. А кто жил в городах вот таких промышленных, тем было проще, вот якутам, чукчам обратиться ко Христу.
А откуда в Красноярском крае взялись русские, белорусы?
Ну, уже давно были там города. Канску вот уже 380 лет. В то время, когда переселяли, когда ссылали, там уже жили люди. С царского времени, вот, баптизму в Красноярском крае 110 лет уже. Первые баптисты были сосланы с Украины, в кандалах их привели под Минусинск. Через всю страну, но они не замолкали. Первая баптистская церковь, первые крещения были в Минусинске. Это на юге Красноярского края. В те годы, когда раскулачивали, конечно, ссылали людей, но там были уже люди другие, которые жили, сибиряки. Когда общаешься с людьми, то часто слышишь: «Мои деды были сосланы». Но остались, потому что, это ж богатые земли и картошка растет, и морковь, и свекла, и капуста. То есть, можно жить, и люди жили.
Просто интересно: в Якутии и на Чукотке – свои коренные народы, а в Красноярском крае кто проживает?
Ну, заселились при царях, когда осваивали новые территории, казаки строили там крепость и поселялись там. Вот даже Якутский острог был. Захватывали земли, насильственное крещение производилось над якутами, чукчами, эвенами, эвенками. Насильственная христианизация была. Поэтому славяне уже жили там, а когда советская власть пришла, они ж выселяли не в города, а на лесоповалы. Или новые города строили, такие как Норильск. То есть, молодые города, которые при советской власти начали строиться, осваивали север, а были и такие, которым уже и по сто, двести, триста лет.
Вы можете рассказать какую-то ситуацию или обстоятельство, когда было по-человечески трудно, но Бог провел сверхъестественным образом?
Даже не знаю… Ну, о своей свадьбе я уже сказал. У меня ни кола, ни двора не было, но Бог устроил все – это ж, разве это не сверхъестественно, что, ничего не имея, свадьба была для четырехсот человек: все сыты, все довольны…
Когда я ехал на Чукотку, у меня была небольшая поддержка, но я ехал, и чтобы меня не оставить, Бог послал брата-американца, который кормил меня. Как разрешилась ситуация с проживанием в гостинице. И Бог решает эту проблему через общежитие, где я год живу – с меня ни копейки не берут. Хотя меня не волновала эта ситуация, чтоб я был в страхе. Сказать, что у меня была вера, что Бог все разрешит? Нет, я об этом даже не думал… не волновался…
Одна поездка такая была. Нас это не тревожило, но … Мы купили машину-вездеход, грузовую, двухкабинник, чтоб можно было ездить на Крайний Север: и ехать, и жить в машине. Мы полтора месяца путешествовали, посещая поселки, где ни разу еще не было проповедовано Евангелие. Брат Миша Пилипенко готовил машину, вложил в нее очень много, щепетильный очень. Я говорю: «Не стоит столько вкладывать в нее», а он говорит: «Я не могу взять людей и на неготовой машине повезти их в эти суровые условия». Мы уехали в конце января. Потом уже определились, что в самые морозы не стоит выезжать. День очень короткий, морозы за 50 ℃. Проехали мы 400 км., там церковь была в Хандыге, и потом целые сутки почти мы ехали. Когда на зимник сошли, то за полдня ни одной машины мы не встретили, ни одной. Ночью остановились под утро поспали. Проснулись, помолились, покушали, чай попили. Я – за рулем, движемся, проехали пару километров и … глухарь такой жирный на дороге сидит. Миша – охотник, ружье с собой взял, шепчет: «Давай-давай! Потихоньку-потихоньку!» Глухарь улетел в лес, на лиственницу сел. Миша говорит: «Заворачивай! Заворачивай правее», форточку боковую открыл, потому что окно не может открыть, стекла двойные, наклеенные стекла. А с одинарными стеклами там замерзает все, ничего не видно. Вот и лобовое стекло двойное и боковые наклеенные. Я остановился. Миша: «Сдай немножко назад! Назад сдай!» Я выворачиваю руль, снега много, по пояс. И потихоньку отпускаю сцепление, газу не добавил, и машина глохнет. «Заводи! Заводи!», – волнуется Миша. Я заводить, а там – ноль. Ничего нет, не щелкает даже… А он к аккумуляторам снаружи перелез в будку, а будка у нас завалена литературой, продуктами, которые мы везем на крайний север, так как там продукты в три раза дороже. Сахар, крупу, горох…
Мы не знаем, что случилось, машина не заводится, старт не работает. Заводной ручки у дизеля нет. Что делать? Мы не знаем, в чем вопрос, уже о глухаре позабыли, он улетел… (смеется) Мы потом его искали, так и не нашли.
Нужно было быстро принять решение. Я отыскал веточки, огонь развел. Братья быстренько к костру, греться. Миша говорит: «Разгружайте машину, надо доставать аккумуляторы!» Поняли, что аккумуляторы замерзли. Другого варианта завести – нет. Миша полез брезент снимать, машина утеплена и брезентом затянута до коробки, чтоб тепло сохранять, чтоб двигатель не застыл. Потому что, если он застынет, его потом полдня нужно отогревать. Полчаса не проходит, как слышим гул. То полдня не было машин, то идет одна машина с полуприцепом. Он говорит: «Я вас не смогу дернуть, там идет «Урал»». Еще прошло минут пять, подъезжает «Урал», подъехал, на буксир зацепили, дернул, завели. Вот таким образом мы узнали, что у нас есть проблема. Мы о ней не знали. В чем чудо? Что Бог послал глухаря (смеется), машина заглохла, мы узнали, что у нас неполадка. Мы все равно в тот день бы машину заглушили, чтобы проверить уровень масла, потому что больше суток ехали. Мы ее заглушили бы и не завели бы. И машин, вот после тех двух, мы больше не встретили. То есть, нам пришлось бы мучиться, поэтому через глухаря вот так Бог сделал.
Когда на Чукотку ездили, тогда Леня Картавенко организовывал пробег. Одна машина в Якутии оставалась, а друга – на Чукотке. На «Уралах» на обратном пути мы шли. Нас трое братьев: двое из Мирного и я. В одном месте по тундре едем, и брат Жора из Мирного говорит: «Вот, птица какая-то белая! Птица белая!» «Где? Где?» «Вон там, заворачивай!» и мы съехали с зимника «А, вот она, в другую сторону разворачивай!» Мы снова поехали в сторону колеи. Едем едем, и … сели. А там канава была заметена, и мы на нее так попали, что переднее колесо до земли не достает, крутится, а два задних колеса тоже крутятся в воздухе… Мы там шесть часов копали снег… Закопались все глубже и глубже. Потом перестали копать. Восемь часов прошло, а ни одной машины нет. Свет включили, покушали, сдались, видя, что наша работа бесполезна. Один дежурит, чтобы увидеть, если будет какая-то машина ехать, то помигать. Но (смеется) все устали, все уснули. И тут … яркий свет в глаза. Две машины нам навстречу идут. А мы по дороге, когда на Чукотку ехали, то помогали всем, у кого какие поломки были, продуктами делились, пели, и о нас по колымской трассе хорошая молва, как о тех, кто помогал. Если ты не поможешь кому-то, то сразу информация идет, что таким и таким – не помогать! Они о нас знают, вытащили нас, и говорят: «Ни в коем случае больше с колеи не сворачивайте!» Но почему я рассказываю эту историю, потому что там, где мы стояли не было холодно. Где-то 35 градусов мороза, но это не холодно. Уже начало марта месяца. Ветра не было. Если бы мы пошли туда наверх, они шли четыре машины, говорят долго мучились, чтобы пробиться через перевал. Там была пурга и они четыре часа дергали друг друга. Если бы мы дошли туда, то мы бы там застряли и на ветру мерзли. Это было бы ужасно. Потому Бог послал эту белую птицу, чтоб затащить нас в ту канаву, и мы там не мерзли. Там ветра не было, там была тишина. Мы мокрые были от работы, потом сдались, но нам было там тепло. И они говорят: «Быстренько, мужики, пока еще не замело!» Там буквально пять километров. «Вот пока еще колея свежая, может быть, вы прорветесь!» – советовали они. И правда, мы прорвались. С трудом, но прорвались по их колее. Это чудо или не чудо?
Ну, и то, что Бог меня поднимал, когда болезнь была. Врачи говорили, что никакой надежды. После травмы черепно-мозговой тоже…
Среди якутов Бог творил чудеса. И я заметил, что там, где Евангелие не проповедовалось, там Бог более ясно или явно творит чудеса. Когда они молились о своих животных, те выздоравливали.
У одной женщины во время рыбалки перевернулась лодка. Первая евангелизация прошла в их поселке. Она говорит: «Я не поверила еще. Приняла, но не поверила. И поехала на рыбалку на озеро на веслах, и лодка перевернулась. Я оказалась в ледяной воде и тогда возопила к Иисусу. Я была далеко от берега и вот я не знаю, как я оказалась на берегу». Это явное чудо было. Это она рассказывала, я не был свидетелем. Но она свидетельствовала, когда я приехал, что обратилась к Иисусу, и что Он сделал такое чудо и ее спас.
Еще был случай такой. Крестили мы одну женщину, которая никогда не была на собрании, не слушала ни одной проповеди, но мы ее крестили, не зная. Мы начали работать после евангелизации над второй церковью. Первая церковь в Якутске уже была, там трудился Сергей Попов, они уехали, мы начали вторую церковь и решили сделать совместное крещение. От каждой церкви крещаемых было по пять или шесть человек. Я не знал тех, кого они готовили, а тот пастор не знал, кого мы готовили. На заливе, в городе. Одна женщина, звали ее Надя, шла с работы, она санитаркой работала в больнице. Шла мимо и увидела, вот, люди в белых халатах стоят. Она якутка, подошла по-якутски у якутов спросила: «Что здесь?» Они говорят: «Крещение происходит». Она захотела крещение принять, одела белый халат и присоединилась к тем крещаемым. Я только через года полтора узнал, что я ее крестил. Приехала домой с крещения и мужу говорит: «Ты должен стать христианином, иначе я с тобой разведусь!» К ним в поселок начал приезжать брат один, через него она уверовала, а через нее пришли к Богу две сестры: от нее услышали о Христе, приехали за 600 километров. Я приезжаю с поездки, а сестры-миссионерки говорят: «Пожилые люди, Константин Федотович и сестра Прасковья, просили, чтобы вы приехали к ним и рассказали им о Христе». И мы собрались и поехали в этот поселок Хампа. Это через Надю, которая приняла крещение. Я думал, что она с его церкви, он думал, что она с моей церкви. Но она приняла, осталась в церкви и активно свидетельствовала. Это чудо или не чудо? Это парадокс!
А в том посёлке, откуда Надя, была одна сестра-якутка. Первая уверовала. Но она была алкогольно-зависимая и у нее были борения. Но она очень переживала за свой поселок. Начала ходить к нам во вторую церковь и все допекала: «Там есть люди! Там хотят слышать!» И мы поехали. Увидели, что там человек пять уже были готовых принять Евангелие. То есть, она свидетельствовала им. Я говорю: «Кто б из нас послал ее на миссионерское служение? Ту, которая в алкогольную зависимость впадает. Посещает-посещает церковь, а потом запивает. Ну, кто послал бы? А Бог ее использовал для того, чтобы люди услышали и уверовали во Христа!» Но это не наши заслуги, это – милость Божья.
Конечно, сейчас такого уже нет, потому что те времена прошли и в Якутии. Но там, в тех поселках, где еще не было евангелизации, люди еще остаются все-таки более открытыми.
Но в Канске такого нет и в деревнях пропаганда большая по телевизору. Настрой против нас, но потихоньку Бог дает людей.
Как вы думаете, каждому ли христианину Бог дает такое призвание, что нужно куда-то поехать служить? Как понять вообще, может ли человек прохлопать это, пропустить?
Нет, конечно. Я верю, что каждый должен быть миссионером на месте. Он должен переживать о деле Божьем. Вот говорят: «Я не знаю своего призвания», я говорю: «Как не знаешь? В Библии написано: “Да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен”». Ко всякому доброму делу! Видишь, что полы надо помыть, ну, помой. Туалет надо почистить… Я в Якутске в офисе чистил туалет перед зимой, потому что там нарастали сталактиты и перед каждой зимой я вычерпывал все, закапывал. И когда некоторые увидели, что директор миссии чистит туалеты, были в шоке. А я говорю: «Это служение для всех».
Ко всякому доброму делу приготовлен. Я вижу – я иду и делаю. И вот, если такая позиция, то человек не проморгает. Или на месте Бог будет его использовать, или он увидит, что ему надо ехать.
А если он сидит, ничего не делает, то, конечно, он уже проморгал! Потому что пропустил самое главное, чтоб быть на месте тем делателем, тем человеком, который готов ко всякому доброму делу. Вот это моя такая позиция. Не всех Бог призывает, чтобы переезжали, потому что на месте можно действовать.
Ну, вот такой еще один урок из моей жизни, который мне помогал. Когда я жил в Белоруссии, у нас был день посещения больных. Тогда мы с молодежью ходили посещать тех, кто в болезни. Они в собрание не ходили, и мы устраивали им богослужение дома. Там учились мы проповедовать, пели песни. Ну, было ободрение для больных. Особенно для тех, кто давно не был в собрании, в пригороде. Если надо было вскопать огород, подремонтировать что-то, то делали это. Ну, однажды прибежал с работы, машину поставил на площади городской, ну, откуда автобусы расходились. И никого нет! А молодежи 120 человек. Я стою и думаю: «На день рождения, если кто-то приглашает, то даже со второй смены отпрашиваются! Придут 40-50 человек… А вот, чтоб на реальное доброе дело, никого нет!» Был костяк небольшой, который всегда был готов приходить. Но, оказалось, что на данный момент нет никого, и мне пришла мысль такая: «А что тебе больше всех надо, что ты везде спешишь?» И я готов был уже принять эту мысль, чтоб она вела меня. Но пришла другая мысль, очень ясно стало, если мне открыто, что это доброе дело, а я возьму и спущусь на более низкую ступень, то Бог меня спросит за это. То есть я понял, что не всем открыто. Может, кто-то и понимает, но не делает. Но я понял, что если я начну поступать, как все, то Бог с меня все равно спросит за это. А с того, кто не понимает, Он не спросит. И тогда я принял решение и сказал: «Господь, мне все равно, будет кто-то идти или нет, я буду идти!» То есть я уже не ждал, чтобы кто-то встал рядом. Это перестало влиять на меня. Вот так оно до сих пор.
То есть я не жду. Вижу, что братья в церкви, потенциал есть, но они не готовы не идут, я еду сам. Работаю теперь с молодежью, они вовлечены, они увлечены, я для них авторитет (смеется), они хотят подражать, но если б даже и их не было, я все равно шел бы и делал то, что мне по силам. Поэтому хотелось бы, чтобы такое откровение получили и другие люди, которые бы не дожидаясь, кто еще с ними пойдет, брали, и делали. Раз тебе открыто, что это важно и Господу угодно – иди и делай! Пошлет Бог кого-то в помощь – хорошо, не пошлет – тоже хорошо.
Некоторые ищут воли Божьей. Я помню Сергея Бабича, он тоже трудился в миссии в Якутии, потом в Москву переехал. Нам как раз бухгалтер нужен был в миссию, а его сестра, Вера, приехала на некоторое время в Якутию, чтоб помочь ему. Она закончила донецкий колледж и искала место для служения, но по образованию она бухгалтер. И мы ей говорим: «Если ты ищешь служение, то вот, бухгалтер нам нужен». Она говорит: «Я хочу знать волю Божью». И вот она искала, искала, прошло полгода, а она никак не могла определиться. Она меня спрашивала: «Откуда ты знал, что воля Божья в том, что ты в Биробиджан переехал? Или на Чукотку?» Я говорю: «Меня это никогда не волновало. Мне в общем открыта воля Божья, что Евангелие должно быть проповедано по всей земле». Это общее откровение. И, куда бы я не поехал, я не буду заморачиваться, а воля Божья это или нет? Да, она воля Божья, потому что поехал ты в Африку, в Америку, в Украину, ты в рамках воли Божьей, куда б ты не поехал. Другое дело, что могут быть более трудные условия, могут быть менее трудные. Но это уже другое дело. Некоторые, к сожалению, замыкаются: «Вот, я хочу узнать воля ли Божья в этом?» И ждут какого-то огня с неба или чего? (Смеется). А воля Божья открыта – Евангелие проповедовать! «Да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен!» Берись! Делай! Вот уже из опыта тех, кто что-то для Бога делал на месте, трудился, тех потом Бог призвал и переехать. Кого-то на месте Бог использует. Тарас Приступа никуда не уехал, но Бог его так широко везде использовал: и в Якутии, и в Приморье, и в Хакасии, и в Туве, и в зарубежье дальнем и ближнем.
Есть ли такое, что когда человек издалека переехал, то люди больше им интересуются, сами хотят узнать, почему он переехал и это помогает отношения строить или нет?
Нет. Я думаю, что у меня такого не было. На Чукотке мне было голодно, переехал я в Канск, поселился в доме, где людям было все равно, откуда я переехал. Одна молодая семья не здоровалась с нами. Я Оле говорю: «Здоровайся с ними». Она говорит: «Я пару раз поздоровалась с ними, а они не отвечают». Я говорю: «Надо здороваться до тех пор, пока победа не придет». Я полгода с ними здоровался, они не реагировали. Им было все равно, откуда я приехал, они ни на какой контакт не шли. Было и старшее поколение, которое во дворе сидело, они спорили со мной о том, что Бога нет. В основном всем соседям, многим в доме я служил своим транспортом. Они узнали, что я верующий. Но не потому, что я переехал, а потому что был открыт и транспортом служил. А вот те молодые люди игнорировали. И однажды они заздоровались. И потом, когда через два года мы переехали не очень далеко, в Якутске продал и построил дом, то как-то раз они гуляли и уже за 100 и 200 метров, завидя нас, улыбались и рукой махали. Разговора у нас с ними не было ни разу. То есть, контакта не было. А потом они куда-то переехали… Но победа произошла.
В Биробиджан я переехал в советское время, там тоже никто не спрашивал, надо было самому искать контакты. Может быть, где-то и есть такое, в поселке маленьком, а в городе этого нет.
А как вы думаете, христианские миссии все еще нужны в наше время? Вот есть такое мнение, что они себя как-бы исчерпали… Или это церковь должна высылать благовестников на миссию?
Не думал над этим… Главное, чтоб люди трудились: через церковь, через миссию. Для меня разницы нет. Если миссия только называется миссией и ничего не делает, то что толку? Точно так же и церковь может сидеть, и ничего не делать.
Ничего не могу сказать. Видя то, что здесь делается, в миссии, которая называется «Надежда – людям», я знаю, что Тарас на месте не сидит и все, кто в его команде не сидят на месте. Она нужна, потому что она работает. А если где-то только называется, деньги собирает, то лучше б ее не было. Если есть такие (смеется). Есть такие миссии: вот с моим братом приезжал американец в Якутск, чтобы посмотреть, есть ли необходимость в помощи. Тоже миссию организовал. Он работал лет десять в Беларуси, потом уехал в Америку, организовал миссию. Их миссионеры во многих странах работают. Тим его зовут. Я рад, что есть такая миссия, потому что он трудится и он переживает, слава Богу!
Это как разные программы проводят о том, как работать с людьми. И я встречал людей, которые критиковали программы. Вот была «От сердца к сердцу» программа и миссия такая. Уже нет их. Даже в Якутии были. Начали говорить: «Вот эта программа не работает!» Ну, конечно, она не работает, если ты по ней не работаешь. Любая программа без посвященного человека пользы не принесет. Это не то, что ты пошел, курс прошел и сидишь на месте и все само делается. Практикуй!
Поэтому мое мнение такое, что любая программа и любая форма служения принесет плод, если будет посвященный человек посвященно ее использовать.
Так и с миссиями. Если есть посвященные люди в миссии, она будет работать, она нужна, она принесет плод. А без посвящения, никакая миссия не принесет плода.
О чем молиться о вас?
Чтобы Бог выслал делателей на ниву Свою – это общая нужда. Ну, и вспоминайте о стройке нашего дома молитвы. В первую очередь, чтобы Бог пробудил наших братьев, потому что потенциал в церкви есть и можно сделать гораздо больше, если братья будут шевелиться. О пробуждении, чтобы Он из них, из наших выслал делателей. Чтобы молодежь утверждал, а пробуждал в первую очередь братьев.
Записала Татьяна Артерчук
